Беззащитность твоих ключиц закрывает высокий ворот. Я не помню тебя почти. Нас с тобою не помнит город: в лабиринте его домов мы друг друга уже не ищем. –
…мне б сглотнуть горловой комок, но никак. – Будет ворот выше.
Эта смертная надоба, это «не продохнуть», не уснуть, не вырваться, не позабыть никак. – Я тобой болею. Мне б выздороветь хоть чуть, мне бы птицей вольною в небо сквозь облака. Но, увы, не снимет сетку тонкую птицелов, - я – пичуга редкая, мало ли – пригожусь. Лишь пореже стали ячейки из горьких слов и уже не давит пустых обещаний жгут.
Но опять три слова те же в горле своем ловлю и глотаю быстро, чтоб все-таки говорить. – Я молчу так громко о том, что тебя люблю, что мое молчанье похоже скорей на крик. И он рвет гортань мне, он царапает изнутри, ты ж не понимаешь, предлагаешь опять воды. – А всего-то нужно – сказать тебе слова три и растает сетка потому, что узнаешь ты.
